мо мэдли-фенг , 24

[ xiao wen ju ]

tw эмоциональный абьюз, сексуальное насилие.

у нее в комнате стоял аквариум с рыбками.
никаких других домашних животных ей не разрешали, а о рыбках - двух красивых маленьких красных рыбешках, задорно сновавших в стеклянном шаре аквариума - отец сказал, что они, мол, настолько же никчемны и бесполезны, как и сама мо. а мешать никчемным существам сбиваться в стаи - значит противоречить самой природе.
так ей разрешили оставить рыбок.
в первую ночь мо смотрела на них и мысленно разговаривала с ними, пока тенг задирал ее ночнушку и проверял, насколько она готова. мо мысленно спросила у рыбок, зачем он это делал каждый раз? если каждый раз она была не готова, а он каждый раз продолжал начатое? хотя частое влажное дыхание все так же обжигало шею, хотя потные руки все так же сжимали ее тело, мо все же было не так неприятно и не так одиноко, потому что она думала о том, как будет заботиться о своих рыбках, как они будут встречать ее по утрам и успокаивать перед сном, как будут прилипать своими смешными ротиками к стеклу, будто пытаясь приласкать. и мо будто бы и не так больно будет _там_, внизу, после удовлетворения брата.
но наутро мо обнаружила, что обе рыбки всплыли брюшками кверху. брат сказал: ты отвлекалась на них, а мне не нравится, когда ты отвлекаешься. той ночью он не стал проверять, готова ли она, и толкался еще грубее, чем обычно. мо сжала зубы и представляла себе, как сбросит тенга в реку, и как он всплывет брюхом кверху, совсем как ее рыбки. а она купит себе новых и будет заботиться о них лучше. когда тенг мокро поцеловал ее в шею, вытерся ее одеялом и ушел, мо лежала, не шевелясь, в постели и плакала, пока не уснула.
иногда мо подолгу лежала в кровати по утрам, не находя в себе сил встать, но иногда находила свою жизнь не такой уж плохой.
у нее были родители, которые ее не любили - но тем не менее, они многое ей давали. у нее была большая красивая комната, куча книг и воспитательница, которая приходила каждый день и учила ее всему, что ей нужно было знать по мнению родителей: как готовить, шить, вышивать, ублажать мужчину и быть послушной. но еще она научила мо многим вещам, которые сама считала необходимыми: читать, писать и считать по-китайски и по-английски, как ориентироваться по карте и без карты и еще многим вещам, которые казались мо странными и забавными, но однажды оказались жизненно необходимыми. добрая учительница говорила "у них есть волшебство, палочки и власть. но у тебя есть ум, хитрость и желание жить".
жить мо действительно хотела.
когда брат уезжал в школу, она оставалась предоставлена сама себе - это были прекрасные долгие периоды, когда она оставалась совершенно свободна и совершенно счастлива. с ее кожи сходили синяки, заживали укусы и порезы, переставало болеть тело там, где его нещадно терзал тенг, когда возвращался домой.
родители делали вид, что ее не существует.
дверь в ее комнату открывалась лишь изредка: чтобы впустить учительницу и чтобы выпустить ее, чтобы впустить слугу, который приносил ей еду и убирал комнату.
конечно, иногда мо бывало обидно за такое - ей не хватало простых ласковых объятий от матери, слов похвалы от отца. то, как обнимал и хвалил ее тенг было совсем не тем, чего ей хотелось, тенг всегда обнимал ее, скользя руками вниз, чтобы стянуть с нее трусы. а хвалил только когда забрызгивал ее своей спермой. и все же в равнодушии, которое родители проявляли по отношении к ней, мо находила куда больше радости и свободы.
куда хуже было, когда тенг возвращался домой на каникулы - а приезжал он при каждой удобной возможности. чем старше они становились, тем требовательней от становился, тем жестче. тем чаще мо приходилось кусать себя потом за запястье, чтобы как-то выместить ту боль и отчаяние, которые она испытывала.
когда тенг окончил школу и вернулся на лето домой, мо поняла, что для нее наступили тяжелые времена. мысль о том, что тенгу больше некуда уезжать на несколько месяцев и теперь у нее не будет тех блаженных периодов, когда она спала одна в своей постели, когда она _спала_ в своей постели. в этот момент в ней проснулся ожесточенный маленький зверь, готовый бороться за свою жизнь, о существовании которого она никогда не подозревала.
(ложь, она всегда знала, что он там. но он сидел тихо, пока она кусала себя за запястье или делала несколько маленьких надрезов на икре, чтобы сдерживать его.)
она помнила, как тенг срывал с нее белье и говорил ей, какая она хорошая девочка. она помнила, как молча молотила ногами, пока руками пыталась нащупать тяжелый кубок по квиддичу, который тенг принес в ее комнату. она помнила, как замахнулась и вслепую швырнула кубок туда, где должен был быть тенг.

а потом оказалось, что все, чему ее учила ее добрая учительница, действительно пригодилось ей, чтобы выжить - а мо очень хотела жить. и она побежала.

maybe there’s a place out there where people whose hearts aren’t empty can go on living.
странно было учиться существовать в новой жизни, о которой мо ничего не знала, со старой жизнью, стоявшей за спиной, о которой мо мало что помнила.
теперь ее жизнь вся проходила в доме. в доме, где ей было разрешено заходить во все комнаты, можно было не закрывать дверь в ее спальне и не советовалось подниматься на второй этаж только потому что это могло быть неприятно – для нее и для лауры, которая жила наверху. это мо понимала – мо вообще очень хотела, чтобы всем вокруг было приятно.
она постепенно перестала вытаскивать надежно припрятанное лезвие, чтобы привычно царапнуть кожу на ногах: ей никто не желал зла, никто не трогал без ее желания. здесь она была дома, и это слово приобрело совершенно новое значение. мо старалась быть как можно лучше, чтобы хоть как-то отплатить за возможность оставаться в доме. с удивлением она обнаруживала, что вместо того, чтобы указывать на все недочеты, которые она допускала, ее не ругали и не запирали в комнате. наоборот, ее хвалили и благодарили за то, что она делала, а с ошибками всегда помогали разобраться. это было так нормально и так непривычно, что иногда мо лежала ночью в кровати и подолгу не могла уснуть. ее новые простыни были тоньше и жестче тех, которые ей стелили в ее первом доме, пахли дешевым стиральным порошком и были коротковаты – от этого все время сбивались в ногах от того, как она беспокойно спала. почти плача от облегчения и наслаждения, мо куталась в эти простыни и вдыхала химический запах.
она должна была как-то заплатить за свое пребывание в доме – ведь за все нужно платить, особенно такой никчемному и ни на что не способному существу, как она, уродцу в семье. она помнила об этом – родители достаточно часто повторяли ей это. она помнила, как округлялся материнский рот, очерченный ярко-красной помадой. однажды мо заперлась в ванной и накрасила губы красной помадой. а потом долго стояла перед зеркалом и повторяла «ты ни на что не годишься, ты ошибка природы, ты проклятье этой семьи». ей стало страшно от того, как она была похожа на мать. как бы ей не хотелось забыть, отбросить, отрезать от себя свое прошлое, она имела часть той семьи в себе, и не могла этого изменить. после этого она долго плакала в ванной, пока иерихон не отпер дверь снаружи и не убаюкал ее до сна. наутро ей было страшно стыдно – этот замечательный человек, ни капли не похожий на тех, с кем ей прежде доводилось жить, так заботился о ней: дал ей кров, еду, не прогонял ее и не заставлял делать ничего, чего бы ей не хотелось. мо с удовольствием помогала по дому, делала все, что умела. подшила шторы, починила кое-какую одежду, готовила ужины, и все же это было не то – она ни капли не страдала за всеми этими домашними хлопотами. за свою недолгую жизнь она выучила, что платить может только страдая, а моменты безмятежного счастья – краденые и не принадлежат ей по-настоящему.
мо уговаривала себя: иерихон не похож на ее брата. она плохо помнила брата. помнила сильные руки, дыхание, голос. но ей никак не удавалось вспомнить его лица, а еще – что с ним случилось. она была уверена в том, что он ее больше не потревожит. это казалось аксиомой, знанием, не подлежащим сомнению. подобно знанию о том, что земля вращается вокруг солнца. но что с ним приключилось, и как она оказалась в доме – здесь ее память заволакивал туман, и сколько бы бессонных ночей она не проводила, пытаясь выудить из памяти хоть какие-то детали, ни к чему толковому это не привело. она помнила, что брат бы с ней груб – это она помнила особенно хорошо. глядя на иерихона, она повторяла себе: он – не ее брат. человека более непохожего на тенга себе нельзя было представить. начиная с его внешности и заканчивая характером, казалось, он негатив, полная инверсия. там, где тенг был заносчив, иерихон – честен, где тенг – жаден, иерихон – щедр. там, что тенг умудрялся ее задеть, иерихон пытался заботиться о ней, как о родной сестре. родители научили ее, что она может отплатить мужчине только отдав ему власть над собственным телом, поэтому в одну из ночей в своей первый год в доме она пришла к иерихону и, раздевшись, легла к нему под одеяло.
в ту же ночь она узнала, что все не обязательно должно быть так. что ее тело – только ее. и что ее в этом доме любят – а значит, не ждут платы.
а потом их стало больше, потерянных ребятишек, и дом ожил еще больше. а вместе с домом ожила и мо. жизнь стала на рельсы, приобрела размеренный ход, где вечерами мо уходила на работу и погружалась в сумрачную пыльную тесноту круглосуточного магазинчика, а потом приходила под утра и спала до обеда, а потом до вечера снова занималась домашними делами, присматривала за детьми, хлопотала по дому, читала и кормила своих новых рыбок. а потом приходил вечер, снова нужно было идти на работу в магазин, и если это оказывался один из тех дней, то иерихон мог заглянуть в магазинчик и подмигнуть ей, покупая пачку жвачки. а она могла успеть украдкой сжать его пальцы, передавая сдачу.

все было хорошо, пока не пришли другие, и не сказали, что ее тело ей больше не принадлежит. они снова сказали ей, что она ничего не стоит, потому что посмела родиться в семье волшебников и не иметь магии. поэтому, сказали они, у них есть полное право забрать ее тело и использовать для своих опытов.