- Они лишат тебя всего.

Хеймитч говорит это тихо, но очень четко и сам задается вопросом – кто «они»? Капитолий? Или повстанцы, которые рано или поздно начнут войну?

Или это будет он сам, потому что не сможет ни уберечь ее, ни спасти?

- Эффи, ты…

Самоубийца?

Этого он не произнесет. Не сможет сказать ей в глаза, пускай он уже почти мертв и на этот раз окончательно. И все-таки он дышит, огрубевшей ладонью поправляет прядь ее светлых волос и не перестает замечать, какой она может быть красивой без капиталийского «лоска».

- …ты замерзла. Я бы налил тебе виски, но сама знаешь, у нас тут чертов сухой закон, – Хеймитч усмехается в привычной манере и отходит назад, будто не целовал ее минутой раньше, - могу налить тебе чай. Хейзел отлично постаралась, теперь в этом доме не найти разве что дерьмовый кофе, но это потому что я поклялся пустить его на удобрение.

Эбернети поворачивается к Эффи спиной и достает железный чайник, закидывая его в мойку и набирая воду. Он делает это нарочно долго, руками упираясь в стойку, и хаотично обдумывая, что делать дальше. Может, стоит разбудить Пита и отправить Эффи к нему? У него было много свободных комнат, и лишних вопросов мальчишка задавать не станет.

Нет.

Тринкет права – возможности больше не будет.

Возможности, чтобы ее спасти.

Хеймитч с грохотом ставит чайник на конфорку плиты и резко оборачивается, сам не замечая, что повышает голос:

- Чертов Капитолий знает, что ты здесь! Когда начнет… - Эбернети обрывает сам себя, заламывая руки, - если начнется война, они не пощадят тебя и посчитают предателем! А мятежники ни за что не станут тебя спасать, и ты должна это понимать!

Он теряет самообладание и на секунды становится таким, каким Эффи помнила его всегда – безумным и опасным. Сумасшедшим, давно утратившим рассудок, тем не-человеком, который всегда держит за спиной нож.

Чайник закипает и оглушительный свист наполняет кухню, но Хеймитч говорит еще громче, почти начиная орать:

- Ты соображаешь, что ты делаешь?! Ты не должна быть здесь, в этом гребаном доме…

Не должна смотреть на меня вот так, доверяя себя целиком, словно это не я разрушаю тебя.

- Когда я буду на Арене и начнется война, я не смогу тебя вытащить! Я ничего не смогу сделать! Никакие договоренности там не действуют, тебя просто убьют!

Он срывается так сильно впервые за долгое время, и недели трезвости бьют наотмашь, оголяя всё то, что он годами пытался спрятать. Его настигает отчаяние – за все прошедшие жизни, за собственную никчемность и слабость. Он чувствует себя бессильным и это хуже, чем когда он был бездушным пьяницей, которого все ненавидели.

Чайник продолжает кипеть, и он выключает чертову плиту, напрочь забыв о чае. Ему хочется заорать, перевернуть весь дом и разрушить всю эту дорогущую капитолийскую мебель, которая для него ничего не значит. Он бы сжег тут все, до последнего сантиметра, и запер бы себя изнутри.

Если бы Китнисс не пряталась здесь от собственных кошмаров.
Если бы Пит, сидя на полу гостиной, не умолял его спасти единственного дорого человека, пусть она того не заслужила.
И если бы Эффи не была рядом, в полуметре от него самого.
Если бы она…

Хеймитч снова подходит к ней, опускаясь на ближний стул, и почти протягивает к ней руки, но сдерживается и сцепляет пальцы в замок. Она была здесь, прямо перед ним, и была собой – и она любила его.

Она любила его, как женщина могла бы любить мужчину. Не требуя взамен ничего, кроме правды, зная, что у них не будет и шанса на нормальное будущее. Даже если бы их не ждала революция, Хеймитч не смог бы сделать ее счастливой – прогнившее чудовище, пьянчуга, изодранный ранами, которые никогда не исчезнут. Она бы засыпала и просыпалась с кошмарами, и он стал бы одним из них.

Каким бы ни был расклад, он разрушал ее. В этой жизни или в следующей он становился ее палачом.

- Мне так жаль, Эффи, - он говорит это так тихо, что его едва слышно, - я никого так и не смог спасти. Моя семья, дети на играх, Китнисс и Пит. А теперь и ты.

Он смотрит на нее и вдруг становится совсем другим человеком – таким он был когда-то, еще до собственной жатвы, когда не приходилось бороться со смертью других и видеть кровь на своих руках. Может, он впервые доверяет ей по-настоящему, впервые позволяет ей видеть.

- Я, наверное, напугал тебя. Прости меня.

Если сможешь.

В очередной не последний раз.

Отредактировано Eli Burke (2020-04-14 04:29:13)