[indent] [indent]  [indent] [indent]  [indent] max richter
[indent]  [indent]  [indent]  [indent] path 5 (delta)

---

китнисс щербатыми пальцами цепляется за тетиву, тянет на себя, шершавой поверхности не боится и вкладывает промеж дуги стрелу – но выпускать ее не осмеливается; слышит гул в воздухе, практически меж ее пальцев пробегает вибрация – сейчас оружие покоится на коленях, но раньше оно убивало.

китнисс – убийца.

кошмары в ночи чередуются: то сестра там синюшная, вся в каких-то ранах и нарывах; то смертники-дети – светлые волосы их забивают ей легкие, и китнисс просыпается только когда хеймитч хватает ее за плечо и приказывает остановиться;

китнисс душно и млекло – первые секунды.
она вспоминает, как выливала на ментора ледяную воду, желая его привести в чувство, и жалеет сейчас, что он с ней не поступает таким же образом, - кошмары не сразу заканчиваются, они лишь в сумрак до новой встречи отступают и все щерятся; слышит их шипение китнисс в ночи, на коже языками следы остаются.

сгиньте, проклятые, изойдите из моей души.

но пустыми глазницами на нее взирает дистрикт – призрачными огнями там сверкают мертвые – представляете, это я вас всех убила, я вас всех под пеплом погребла. эвердин выходит пьяно за порог и кричит в темноту, не сдерживается – над головой ее стелется звездный ковер, мерцают там яркие точки и холодно на нее взирают.

жива, да и ладно.

когда китнисс просыпается утром в гостиной, то чувствует стрелу из марева, вспоминает, как та проткнула ей глотку; проводит руками по шее – нет там ничего, еще одна нелепая мечта о смерти, поэтому приходится лишь глубже закутаться в плед и убрать с глаз отросшие пряди;

серый рассвет оборачивается для китнисс хохотом – храни, неведомый бог, панем и каждого его палача. храни миротворцев, храни мертвого президента и меня. китнисс бьется в истерике, смеется так, что уголки глаз тонут в слезах – пожалуйста, безликий для меня бог, верни те ягоды, верни арены, давайте снова играть в старые игры – я первая ступлю на тот порог.

сестру мне верните, нелюди.

горло душит самая настоящая смерть, наждачными своими пальцами проходится по трахее – китнисс готова умереть, руки разводит в стороны и являет незащищенную грудь; нет там больше стальных пластин и защитных костюмов, стреляйте в упор.

- опять в свои мечты о распятии играешь? – хмуро спрашивает хеймитч, но не обращает на бывшую подопечную внимания и безлико растворяется в ее доме; будто бы и не было его там никогда.

может, его и правда не существует.

может, китнисс его себе выдумала, нарисовала по памяти, а настоящий эбернети в печах столичных горит, пока президент сноу пирует со своими стервятниками – празднует червленую победу. китнисс вновь в диком хохоте заходится, есть в нем что-то демоническое – не все же время ей вопить и ногти ломать о деревянные покрытия? всегда что ли представлять этот дом за гроб и в ночи искать из него выходы?

но стоит лишь выйти за дверь, и там поджидает кладбище; белесым туманом выкладывается ей дорога к пропасти, змеится между ног и зовет за собой, до упора в лес, не сворачивай – китнисс однажды даже идет, босиком и без четкого плана, она влажную землю чувствует кожей и полнится кровью, что раньше реками стекала к корням. лес все помнит и будет жизнь, он расскажет грустную песнь другим, если когда-то здесь обретут свою долю иные поколения.

китнисс в том лесу полусонном ходит около деревьев, царапает себе ладони о кору и раздумывает выколоть глазницу – пускай бы одну – вдруг тогда бы все злые духи покинули ее тело, и сделалось бы легче? но эвердин внезапно качает головой, сворачивается у какого-то ствола и шепчет старую колыбельную – к дубу приходи – мерцает до утра, потом нагревается воздух полуденным солнцем, и эвердин больше не раскачивается;

ложится на мох и смотрит, как в небе плывут облака, - когда-нибудь я стану птицей и устремлюсь в те небеса. так высоко, чтобы если броситься вниз, то точно разбиться.

ей не хочется возвращаться в искусственный дом, там нет ласкового ветра, нет зеленых ростков – в воспоминаниях мелькала где-то джоанна мэйсон, что приезжала в дистрикт и била ее по щекам, пытаясь вытравить хоть что-то истинное из бывшей пересмешницы.

китнисс забывает прошедшие месяцы, как ураган; она захватывает ладонями сырую землю и думает о словах хеймитча про распятия – каково это быть на кресте? сноу ближе всех к истине оказался, вздымался его позорным столб высоко вверх, но все это фикция – его столбы пробивали небеса ада и возвещали о прибытии долгожданного князя.

они с койн теперь там пируют и смеются, ястребами вглядываются в мятежное лицо эвердин, смакуют каждое отстраненное выражение на нем и до капли вылизывают кровь из хрустальных бокалов.
китнисс возвращается домой через три дня и вновь сталкивается с тяжелым взглядом ментора; он едва удерживается от того, чтобы ее не ударить, - бей, этим все равно ничего не исправить. победительница падает в постель, заворачивается в одеяло и засыпает так крепко, будто вновь взбиралась на баррикады, а не блукала все эти часы по лесным массивам в поисках какой-то невежественной правды.

правда в том, что китнисс ее давно нашла и все никак не может примириться – то ли с собой, то ли с действительностью;
рядом не люди, а субстанции – родная мать почти не пишет из столицы, вычеркивает еще одну дочь из своей книги, будто бы у нее их конвейер и еще десять штук про запас. китнисс вновь зубами клацает и смотрит звериными глазами, испещряет ненасытно темноту – там все еще некого обнаружить и растерзать.

натужным выдохом рвутся легкие.

я давно умерла – и этот лимб мне расплата за грех.

когда хеймитч пытается впихнуть ее в какую-то одежду, они даже дерутся; китнисс растеряла все боевые навыки, и ментор прикладывает ее лбом о стол за минуту – солнышко, неужели у тебя еще остались какие-то иллюзии? он шелестит ей на ухо про какой-то сбор, про старых друзей и знакомых и что им из этого склепа надо поскорее выбраться на воздух, иначе мертвые утащат их на илистое дно.

- лучше пуля в висок, чем с тобой здесь якшаться, милая.

- могу предложить стрелу.

и они даже смеются как старые знакомые, будто бы ничего не произошло. китнисс в память о чем-то нелепом обещает ему быть хорошей девочкой и не сильно раскрывать рот, лишь глупо таращиться и молчать рядом с каждым встречным. хеймитч почти что треплет ее по волосам, немного их расчесывает и предлагает закончить это дело ей самостоятельно – выглядеть красивой китнисс никогда не умела, поэтому онемевшими пальцами плетет себе косу; ту самую, которую раньше любила, и запахивает ворот рубашки – меня никто на этом свете не спасет, да и не надо.

преисподняя разверзает свои двери, и я готовлюсь сделать в нее шаг.

особый поезд везет их в дистрикт четыре, и хеймитч обещает ей море. рассказывает про соль и темные глубины, вскользь упоминает о празднике в честь победы, но китнисс лишь как-то странно улыбается и кивает.

море так море.

для нее на этот раз обратного билета в двенадцатый не предусмотрено.