мир крошится в рукавах, ломается надвое, как сухое печенье, крошками рассыпаясь по полу — босыми ногами ступать не больно, но противно, — хочется брезгливо лапами дергать, как домашний кот, случайно оказавшийся на улице.

ненавидеть свою жизнь входит в монотонную колею привычек: дом, работа, дом, работа, — если, конечно, это можно было назвать работой ( если, конечно, это можно было назвать домом ). анна проносится в квартире по касательной, задевая шарфом вешалку в коридоре, что-то невнятно бросая с порога и скрываясь за дверью комнаты собственной, показательно об косяк хлопая. адам веки смежает, и ему кажется, что на ресницы штукатурка осыпается крошкой мела, белой мукой.

в голове — полное затишье, — сейлем убаюкивает спокойствием, обхватывает асфальтовыми руками дорог за тяжелые плечи, — руль в руке подрагивающей ощущается ( до подступающей к горлу тошноты ) правильно, — прохладный пластик к коже по утрам отрезвляет, пока городские пробки целуют машину в лобовое.

где-то между пятничной депрессией и понедельником, адам посещает собрания АА — уход валери прошелся по нему катком вдоль нервной центральной ( под землей дышать тяжело и глина попадает в легкие ), бутылкой крепкого виски по пищеводу ( в глазах или в глотке, — не знал, где жгло-щипало больше ).

собрания АА ( как чертовой судьбы насмешка ) на территории местной церкви проходили, — жизнь плевала адаму в лицо ядом из прошлого, выжигая на поверхности кожи воспоминания, от которых ни спрятаться, ни отмыться, ни из головы выбросить — только во рту языком горький пепел перекатывать и снова, — как и тридцать лет назад, — чувствовать привкус воды из садовой бочки.

ему бы забыть к чертям запах ладана, золотыми нитями в легкие вшитого. ему бы забыть ощущение мягкого воска на подушечках пальцев, теплыми каплями стекающего по коже, бегущие мурашки вдоль позвоночника по спине от звуков церковного хора и всепоглощающий страх, ржавой иглой воткнутый меж ребер. ему бы забыть.

но мир на глазах разваливается, словно домик карточный, словно атлантида он под воду уходит, — каждый шаг по опавшим листьям за кривой оградой железной тромбом в сосудах отзывается, — кислород в мозг поступать перестает, а качать кровь — сердечная мышца. только бледнеющими шрамами на запястьях — усмешкой сквозь зубы стиснутые.

эти собрания — почти_что необходимость: на новом месте дружба с коллегами не клеится, разговоры с дочерью — сродни второму пришествию божьему; адам герц балансирует на грани, на краю бутылки, в которой впору утопиться уже и на поверхность не выплыть, но раз за разом что-то ( кто-то ) за шиворот рубашки мятой костлявыми пальцами хватает, из болота вытаскивает, напоследок отвешивая пару хороших затрещин.

звон колоколов бьет по вискам не хуже вчерашнего рома, — адам недовольно губы кривит, поднимая указательным темные очки повыше на нос и приподнимает воротник серого пальто, так некстати хранившего запах лондонских улиц и британского смога. во дворе церкви слишком шумно, и мысленно герц добавляет плюс одну причину к своему бесконечному списку ненависти к собственной жизни.

« адам, вот ты где » — звук имени собственного заставляет плечи чуть дрогнуть и улыбку приторно-притворную за уголки губ натянуть, — герцу не нужно разворачиваться в сторону воскресной службы, чтобы узнать голос севастьяна. пэрриш — едва ли старше самого адама, — был первым, кого он запомнить сумел ( примерно, с четвертой попытки ), когда адам, — в точности, как и сейчас, — пытался закурить недалеко от центрального входа, сминая холодными пальцами длинную сигарету.

— привет, севастьян, как жизнь? — призрак фредерики, хватающей за шкирку ( « надо быть вежливым, адам » ), нависает тяжелой тенью и дышит в затылок, — мужчина жмет руку почти на автомате, мимолетно бросая взгляд на заинтересованных, серо-голубых глаз, пару, чуть левее плеча пэрриша. — твой сын? — вообще-то, адам этого спрашивать не планировал, вообще-то, адаму должно быть плевать с высокой колокольни ( да хоть с вот этой же, церковной ), но взгляд из под очков солнечных возвращается к чужим светлым ( как этот блядский день ) мальчишечьим локонам, а под ребрами что-то свербит болезненно, еле ощутимо.

легкие сдавливает силками колючими, — дым плотный проникает в кровь, разнося по венам мимолетное успокоение и никотина дозу; адаму все еще кажется, что мальчишка смотрит на него, адаму все еще кажется, что кожа плавится под взглядами чужими ( на мелкие атомы расщепляется ), — герц очки с носа стягивает, пальцами переносицу потирая устало: пить хочется неимоверно ( но имя его узнать — сильнее ).

— я — адам, — четыре буквы — синоним греха, метафора к плоду запретному, и мужчина руку протягивает, уже не из вежливости, — из интереса, и улыбается одними уголками глаз, — змей-искуситель внутри шипит языком раздвоенным и вокруг запястья кольцом плотным оборачивается.

..и сотворил бог человека по образу своему, по образу божию сотворил его;

[nick]Adam Herz[/nick][status]sieben jahre.[/status][sign]
потому что на нём самый цельный на свете щит.
потому что весь мир в него, как подкладка, вшит,
и когда он замолкает, то так молчит - даже слышно,
как время подолом своим шуршит.[/sign][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/a5/3a/335/451694.png[/icon][anketa]<a href="ссылка на анкету">Адам Герц, 37</a>[/anketa][lz]мой позвоночник — 11 лезвий и 8 жал, и поперек центральной нервной — чужой кинжал;[/lz]